Мой любимый город – это магия, воплощенная в камнях и улицах. Здесь каждый уголок наполнен историей, каждый взгляд приоткрывает новую главу его богатого прошлого. Вдыхая запахи его улиц и слушая звуки его жизни, я ощущаю себя частью этого мироздания, в котором каждый камень хранит свою тайну, каждое здание рассказывает свою историю. Мой любимый город – это не просто место на карте, это часть моей души, в которой звучат мелодии прошлого и будущего в гармонии с настоящим. Красивые цитаты про любимый город собраны в данной подборке.
Ей необходимо проложить свежие муравьиные тропки маршрутов в её городе. Наполнить улицы свежими встречами, впечатлениями, восторгами. Поцелуями в конце концов!
С осторожностью нужно прокладывать маршрут; будто пробираешься по минному полю своей памяти, готовому в любой момент взорваться и разнести голову на сотни окровавленных кусков.
Бесконечный поток из колес и ног,
Весь библейский потоп здесь стёк в метро.
Разве третий Рим? Скорей второй Содом.
Город номер один и самое дно.
Всем мерам и страстям,
Всем почестям,
Всем бедам
И шалостям детей
Есть в городе приют…
В каждом городе есть свой сумасшедший.
Давай лучше найдем себе другой город. Должны же быть и хорошие города.
Хорошо жить в городе, который любишь всем сердцем. Что бы ни случилось, необходимый минимум радости всегда при тебе.
Утренний город — приглашение к тому,
чтобы начать танец нового дня.
Весь город дышал некой напряженной безмятежностью, схожей с улыбкой человека, на которого направлено дуло мушкета.
Я не люблю дождь. Я предпочитаю зиму. Мне нравится, когда идёт снег. Город сразу затихает. Всё становится таким спокойным. Никакого шума. Как будто что-то должно произойти.
Знаешь, что мне нравится в этом городе? Ты можешь с лёгкостью утонуть в стакане воды, думая, что плаваешь в океане.
Мы безобидные люди. В каждом вымершем городе есть свои призраки.
Ммм, Саратов. Как я люблю Саратов. Такой чудесный город — Саратов.
Из салона «Бьюика» Сиэтл казался великолепным: лобовое стекло, будто стеклышки розовых очков, окрашивало окружающий мир в более привлекательные тона. Со своего удобного сидения как-то не замечались темные многоквартирные дома, где десятки знакомых мне бедных семей ужинали черствым хлебом, не замечались покрытые мусором переулки, где дети играли в джекс, оставленные сами на себя, пока их матери, как и моя когда-то, допоздна работали в домах городской элиты.
Я хочу напомнить: Одесса — это вольный город. И если кто-то что-то нарушил — мы сами наведем порядки. Власти — это отцы города и вы знаете, что папы меняются, а Одесса-мама остается! И мы, ее дети, за Одессу скажем лучше любого другого.
— Нам удавалось договориться даже с петлюровцами, а с этим новым губернатором Алмазовым — не фартит!
— Имеем первый случай, когда залетный поднялся в Одессе.
— Погоди, Миша, а как же Дюк де Ришелье? Он таки сделал из Одессы Одессу.
— Ой, не ровняйте мне интеллигентного француза с сибирским валенком. Что у него есть ценного, Сёма?
— Губернатор имеет в Одессе «Россию». Ну так называется одна газета.
— Ой, не смешите вы мне мои брови. В Одессе газетка давно ценна только для рыбку завернуть.
Ты не такая, как во сне, солнечная столица,
Лучику солнца сложно между домами пробиться.
Твои владения неохотно облетают птицы,
Им негде сесть, чтобы чистой воды напиться.
Побыть ребенком, который летает во сне,
Сделать первые шаги, вернуть искренний смех,
Зажечь все звезды, раздвинув в стороны тучи,
Доказав, что ты город на земле лучший.
Будь мне другом, ведь дружба — прекрасный мотив.
Будь мне просто дыханием ветра.
Мне достаточно знать, что ты счастлив и жив
И по-прежнему бродишь по свету.
Мне достаточно чувствовать это плечо
И тебе оставаться опорой.
Ты горишь изнутри — мне опять горячо,
Даже если февралится Город.
Ты звучишь — я молчу, но с тобой в унисон
Я дышу и слова выдыхаю.
И у Города крепче здоровье и сон,
И теплее становятся камни.
И февраль превращается в тёплый июль,
А в сердцах пробуждается ласка.
Посади на ладонь мне лишь песню свою —
Я для Города выращу сказку.
Городская мрачнеет, не соглашается,
Говорит деревенской: — Ты так тиха,
Только ветер вздохнет, только пес разлается,
Птица вскрикнет, зарывшись в твои меха
И шелка, да машина подкрасит фарами
На дорогу с реки набежавший пар.
Только кто-то к окну подойдет, кошмарами
Сна напуган — и звезды стряхнут кошмар.
Я никогда раньше не отдыхал, думал, пустая трата времени… И вдруг, так приятно оказалось побыть одному, обдумать всё, помечтать. В городе это не получается. Тысяча забот. Становишься похожим на автомат, даже подумать некогда…
— Знаешь, я в детстве часто спрашивала себя, а что, Луна над Кампечче такая же, как над Чиуауой?
— Такая же. И над Парижем такая же. И над Гоа, и над Миланом.
— По ту сторону моря живут великие племена. И городов там, как звезд на небе. Дальше за другими морями, есть другие города, где дома выстроены из дерева, из камня и даже из золота. И говорят в этих городах на разных наречиях и одежды носят разные.
— А ты какого племени?
— Я принадлежу к великому и древнему племени.
— И в каком оно городе?
— В Риме.
— В Риме? Никогда не слыхала. Здесь не было такого племени. А был в твоем племени какой-нибудь великий вождь, вроде повелителя Энкамъенды?
— Был и не один. Юлий Цезарь, Август, Адриан…
— И про них ничего не слыхала. Может, был кто поважнее? Вроде Чаксибчака или Хунакчилли?
— Таких точно не было. Думаю, что нет.
— Ты уж не меня не обижайся, но кажется, что твое племя не такое уж и великое.
— Да, может ты и права.
Поиски туалета иногда остаются самым ярким воспоминанием от чужих городов.
Здесь каждый одинок: туманной пеленою
Окутана вся жизнь; всё глухо, всё мертво…
Здесь счастье кажется несбыточной мечтою,
Здесь — скуки торжество…
Возле вокзала движенья и мысли обшарпаны.
Спины домов шелестят чешуёй объявлений.
Горд в сети межсезонья топорщится жабрами
Мокрых зонтов, неспособных укрыть от сомнений.
Здесь можно быть безумцами и талантами.
А у нормальных шансы невелики.
Небо просело глыбою над атлантами.
Тучи легли лепниной на потолки.
Выше небес карабкаться
Так ли уж нужно нам?
Волга лисою ластится
Прямо к моим ногам.
Коралио нежился в полуденном зное, как томная красавица в сурово хранимом гареме. Город лежал у самого моря на полоске наносной земли. Позади, как бы даже нависая над ним, вставала — стена Кордильер. Впереди расстилалось море, улыбающийся тюремщик, еще более неподкупный, чем хмурые горы.
Город, привычно пасущий людей стада,
полуденный зной обволакивал похотливо.
Мы городские, все чумные,
Для нас леса — миры иные,
Нам не ясна деревьев стать:
Что нам они напоминают,
Куда вершины устремляют
И что пытаются сказать.
Город превращает нас в героев кинолент,
Но ни в один момент не обещает happy end,
Лишь титры на экране…
Открой глаза и уши, включи голову — и ты увидишь все, что Город может тебе передать.
Этот город соткан из нашей плоти.
Этот город был построен на нашей плоти, каждый кирпич, каждая балка, мы возьмем себе нашу часть этого.
Городу полвека, но в нем нет моего человека.
Это же урбанизация какая-то!
Туда, где красные цветы,
Туда, где добрый — значит, сильный,
Давай сбежим от суеты,
Давай оставим этот пыльный
Усталый город.
Я скользящей походкой сам-друг возвращаюсь домой…
Муза канула в ночь и свела (вот зараза) Пегаса.
Рядом кашляет город — он пахнет тоской и тюрьмой,
И еще недержаньем горячей воды в теплотрассах.
Она сказала: «Я хочу заснуть в городе,
Который никогда не просыпается
И наслаждаться ностальгией».
У всех лето, море, солнце, воздух и вода — один я в царстве раскалённого бетона и душного асфальта! Что это за жизнь?!
Мне бы сейчас полетать над облаками,
В параллельный мир окунуться с головой,
Мне бы сейчас полетать, взмахнуть руками,
Но падать больнее всего.
В городе мимо нас проносятся часы, минуты и годы. Здесь время словно замерло. Я свободен, потому что мое время принадлежит только мне. Не нужно никому вредить, не нужно никому подчиняться, не нужно желать больше, чем можешь испытать. Полное единение с природой. Я покинул городскую суету и прожил год в самом сердце тайги. Год, но кажется, что целую жизнь.
— Долго ещё?
— Несколько кварталов.
— Это место такое унылое.
— А мне нравится. Высокие здания, разнообразная культура…
— … и недалёкий народ, который легко обокрасть.
— Такие люди есть в любом городе.
— «О, Эмеральд, повелительница воров! Прошу, не забирай мои деньги! У меня и так почти ни гроша!»
— …
— Зануда.
— Чем лучше здание…
— Тем лучше город.
— Почему Ареццо пал так быстро? Вы лишили горожан их чести, отняли их имущество, а теперь от них же требуете покорности. Это ли не глупость?
— А как бы поступили вы?
— Как римляне. Либо убить всех сильных и способных держать оружие, либо проявлять милосердие даже к самым слабым и осыпать милостью всех без исключения.
Взирая на Анк-Морпорк в это время года, трудно не удержаться от восклицания, что город-де предстает во всем своем неповторимом великолепии. Хотя это прозвучало бы двусмысленно. Скорее он представал во всей своей великолепной неповторимости.
— Я впервые в Лос-Анджелесе и всё, что я пока здесь увидел — это огромные пробки и злых роботов.
— Ну, в принципе, это всё, что можно увидеть в Лос-Анджелесе.
— Ну, где-где, в Ленинграде!
— В каком Ленинграде? Города такого давно нет уже!
— Города нет, а 3-я улица Строителей осталась…
Маленькие города хороши, но они рождают маленьких людей.
Город пылает сотнями тысяч огней, за ними не разглядеть ни единой звезды.
Преследование истории всегда присутствует в Барселоне. Для меня города – организмы, живые существа. Для меня Мадрид – мужчина, а Барселона – женщина. И это очень самодовольная женщина.
Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединенье,
Кто видит только в отдаленье
Пустыню, садик, сельский дом,
Холмы с безмолвными лесами.
Долину с резвым ручейком.
— Как там Серебряный Город?
— Все еще Серебряный, и все еще город.
— А как там наша родня? Слышал Уриил отрастил себе усы.
— Да ладно?!
— Я не в курсе, я застрял здесь, но ты-то должен знать.
— Меня пару лет там не было, Люци.
— А где ты был? Уж точно не бродил ведь среди людей. Подожди, ты все это время летал туда-сюда, как какой-то бомж в перьях?
— Никто не забыл, кто ты и что ты сделала, знаешь ли. Хотя, могут и делать вид, что забыли. Но это всё вежливость маленького городка.
— Так вот это что.
— Вежливость маленького города — это всё, что у тебя есть, девочка, так что не брезгай.
— Ты заметил, сколько банков в этом городе?
— Нет. Зато я насчитал уже три «МакДональдса»!
Люблю родной мой город —
На Волге и Оке.
Где летом теплоходы
Зовут тебя к реке.
Мой город величаво стоит по берегам,
И кто не знает Нижний.
Всех приглашаю к нам!
Живем, не ведая сами,
Где беды наши, а где добро.
Кажемся себе большими,
Споро шагающими вперед…
Город вернул свое имя,
Город в себя никак не придет.
Ну, нижний город — это нижний, а верхний — это верхний! Они там, в нижнем, и живут по-другому и думают не так, как мы… Если вы понимаете, о чём я, мисс Уолкер.
Пока ты там бродишь в столицах своих
по всяким культурным пространствам,
здесь, даже до Кирова катится чих
емелькою на атаманство.
Откроем форточку и слышим:
кошачий лай, собачий визг —
мы, представляешь, этим дышим,
а вот проехал грузовик.
В былые времена, когда человек попадал в незнакомый город, он чувствовал себя одиноким и потерянным. Вокруг все было чужое: иные дома, иные улицы, иная жизнь. Зато теперь совсем другое дело. Человек попадает в незнакомый город, но чувствует себя в нем, как дома. До какой нелепости доходили наши предки. Они мучились над каждым архитектурным проектом. А теперь во всех городах возводят типовой кинотеатр «Ракета», где можно посмотреть типовой художественный фильм.
… в городе очень легко выжить бездомным. Если бы это было невыносимо, поверь, мы бы что-нибудь придумали.
Вероятно, она спала, а сон — это самая далекая страна, какая существует на свете; он не то чтобы так думал, а ощущал: покуда она спала, ее не было в этом городе.
Скучно.
Ведь в городе лучше
С чаем горячим в фарфоровой чашке,
В бетонной коробке, в хлопчатобумажном
Коконе бабочки, глупо раскрашенном
Грезами, слезами, жизнями —
Важно ли?
Я ощущаю саму душу города в этих простых, скромных хлебах. Весь мир настойчиво стремится к разрушению, а здесь каждый день на заказ тихо пекут шедевры.
— Какой маленький город!
— Да, он очень красивый.
— Скажи, а какой он, твой новый друг?
— Это медвежонок Бобби. Он немножко шалун, но он хороший.
— Как ты думаешь, я смогу с ним подружиться?
— Конечно! Мне кажется я полюблю этот город и всех его жителей!
Я понимаю, почему братья не приезжают сюда. После того, как побудешь полицейским в большом городе, маленькие городки кажутся такими скучными.
— Я же житель большого города, этот городишко мне не подходит. Он хорош только для папы, я полагаю.
— Ужасно. Даже элита не может себя так вести [Бобби просит её помолчать].
— Сидеть за столом, зевать и дёргать волоски из ушей, и так до конца жизни. А я создан для того, чтобы ловить известных преступников и взбираться вверх по служебной лестнице…
Знаешь, бывает такое, что любишь свой город всем сердцем, а жить в нем уже не можешь. Ищешь свое счастье и думаешь, что, быть может, оно где-то в другом городе. А может, это даже не поиск счастья. Просто город вытесняет. Ему так хочется…
Снег имеет свойство скрывать всю грязь города, и даже самые унылые кварталы, укрытые снегом, обретают подобие красоты.
Рим — это город-река. Мимо тебя одновременно проносится прошлое, настоящее и будущее.
Любовь, возможно, еще живет
В другом месте и в другое время,
Там, где живут одни олени,
В сотне стальных городов отсюда.
Порой я чувствую,
Будто у меня нет товарища
Порой я ощущаю,
Будто мой единственный друг —
Город, в котором я живу
Город ангелов —
Такой же одинокий, как я
Вместе мы плачем.
Тяжело поверить,
Что никого нет.
Тяжело поверить,
Что я совсем один,
По крайней мере, у меня есть его любовь.
Город, который любит меня!
Такой же одинокий, как я
Вместе мы плачем.
Под мостом в центре города —
Вот, где я пролил кровь.
Под мостом в центре города,
С меня достаточно.
Под мостом в центре города,
Забыл о своей любви.
Под мостом в центре города —
Я отдал свою жизнь.
Жалеете об уединении деревенском. Надо бы жалеть, если бы переезжали в маленький городок; а в Москве удобнее сохранить уединение даже более, чем в деревне. Там всяк занят собою и до других дела нет. Улицы полны народа; но вы можете шествовать по ним, как по пустыне.
Хорошо в этом городе.
Этот город — раковина, которую раскрыли,
чтобы вокруг чужеродного вещества рождался жемчуг.
Но люди, которые создали этот город, плачут,
ибо этот город принадлежит кредиторам,
председателям правлений, обедающим в Клубе,
город принадлежит городским газетам
и городским адвокатам.
Я всегда хотела в Нью-Йорк. То есть в настоящий, а не в Нью-Нью и так далее.
Ты знаешь, почему люблю я город? На фоне камня мы — лишь краткий миг.
Но ты вернешься, время обманув, любить свой одинокий людный город, любить свою незрячую страну.
Чтоб некое место стало для тебя своим, там, в этом месте, нужно пережить три вещи: там нужно творить, любить, страдать — за эти три угла тебя привяжет любой город, любая страна.
Мы живём в городах, которых вы никогда не увидите по ящику.
Венеция, где нет никаких автомобилей, наслаждается блаженным отсутствием обычного наземного транспорта и метро, тут не услышишь сирен, тут звуковое пространство полностью отдано живому, немеханическому переплетению человеческих голосов, голубиного воркования и музыки, доносящейся из кафе под открытым небом, где скрипачи играют посетителям серенады. На слух Венеция не похожа ни на какой другой крупный город на свете.
Отец всегда говорил: «Хочешь узнать город — спроси крыс».
Забастовка — это, наверное, весело. Жизнь замирает, и город превращается в прогулочную площадку.
Здесь [в городе] остались лишь слишком бедные или слишком гордые, чтобы уехать.
Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, за другие моря.
После этой дыры что угодно покажется раем.
Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.
Похоронено сердце мое в этом месте пустом.
Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать
жизнь на потом!»
Не видать тебе новых земель — это бредни и ложь.
За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых.
Город вечно пребудет с тобой, как судьбу ни крои.
Ползи в метро, садись в маршрутку, беги, беги по городам, и каждую свою минуту люби как женщину, как храм.
— Нашли кого-нибудь?
— Выглядит так, будто этот городок был брошен.
— Эй! Кажется, я нашла что-то!… «Ониюри». Никогда об этом не слышала.
— Я тоже.
— Я слышал. Вы когда-нибудь слышали о горе Анима? Много лет назад несколько представителей знати Мистраля был недовольны политикой своего же королевства. Разочарованные в правящем совете, они на свои средства решили построить новый город. С собственными законами. Надеялись, что однажды он станет их собственным королевством. Мои родители думали, что так и будет. Но местный городок так и не был достроен.
— Что же было дальше?
— То, что происходит всегда.
— Гримм…
— Но этот [Нукелави] был не таким, как остальные.
— «Этот»?
— Ладно, пошли отсюда. Это место меня пугает.
Большой город — большое одиночество.
Задыхающийся в городском смраде,
Я даже не знаю, зачем я здесь.
Врачи говорят, каждый вздох — отрава.
Я бы выкурил ещё сигаретку, но её нет.
Скажи, кому ты веришь?
Солнце
путается в волосах,
и день на радужке
приобретает немыслимый силуэт,
будто город — уже не город,
а явный точный
сон, воссозданный
вместо бетонных стен.
В небе вырастают города, похожие, на первый взгляд, на тучи.
Жизнь в крохотном городке — словно любовь — умеряет порывы.
Увидел один постапокалиптический город, считай, видел их все.
Теперь, когда в моем рюкзаке были деньги, город казался другим.
[Элайза/Анжелика/Пегги] История вершится на Манхэттане, и нам просто повезло быть
В величайшем городе мира!
Лос-Анджелес называют городом ангелов, я бы сказала павших ангелов. Одинокие листают Tinder, невинные наслаждаются грязными мечтами, а коварные оказываются в объятиях любовников. Можно даже ощутить запах его одеколона под звуки морского прибоя.
Когда зима раскинет покрывало,
Позвав на помощь тысячи порош,
Те взбесятся, потом уснут устало,
Мой древний град особенно хорош!
Когда последний снег бежит ручьями,
Смывает зиму с площадей упругий дождь,
А улицы расцвечены зонтами,
Мой древний град особенно хорош.
Когда жару сменяет свежесть ночи,
Луна сияет, словно медный грош,
А сладкий запах лип любовь пророчит,
Мой древний град особенно хорош.
Когда осенний ветер налетает,
И чувствуешь нагих деревьев дрожь,
А золото дорожки засыпает,
Мой древний град особенно хорош.
Этот некогда пряничный город,
Перемолотый временем в прах,
Острой крошкой царапает горло
И глазурью хрустит на зубах.
Эти горожане понятия не имеют, как мы, не городские, живем, им-то можно нянчиться со своими кошечками да собачками, будто с малыми детьми. А у нас тут все по-другому. Если кто попал в беду, мужчина ли, женщина, большой или малый, мы никого без помощи не оставим, а городские — они о зверюшках своих любимых заботятся, а человек хоть зови, хоть плачь — и пальцем не шевельнут, чтоб помочь.
Грусть – это нормально для города.
Города уходят и не возвращаются.
Если Нью-Йорк — это город, который не спит, то Лос-Анджелес — город, вечно вырубающийся на диване.
Человек исчез,
ничтожный, как муха,
он еле шевелится в строчках книг.
Выйду на площадь
и городу в ухо
втисну отчаянья крик!
А потом, пистолет достав,
прижму его крепко к виску…
Не дам никому растоптать
души белоснежный лоскут.
Люди,
уйдите, не надо…
Бросьте меня утешать.
Всё равно среди вашего ада
мне уже нечем дышать!
Приветствуйте Подлость и Голод!
А я, поваленный наземь,
плюю в ваш железный город,
набитый деньгами и грязью.
Уже стемнело. Точнее, свечерело. Потому что стемнеть может в деревне, в лесу, в поле, а в городе, к сожалению, ночь светлее дня.
Вечерняя Москва – это не ночная Москва, это совсем-совсем другой город, и его Элеонора Николаевна Лозинцева тоже любила, уже за одно то любила, что он совсем не был похож ни на город утренний, сонный и свежий, ни на дневной, суетливый и бестолковый. В вечерней Москве не было бестолковости, в ней все было расписано и четко, все слои двигались в понятном порядке и в прогнозируемом направлении. Из театров. Из ресторанов. В ночные клубы и казино. Со свиданий. В бордели. Из гостей. На тусовки, как богемные, так и полукриминальные. <…> Вечером здесь образуется особый мир, свой, непонятный и загадочный, мир наркоманов и тех, кто хочет быть на них похожими, мир молодых людей, которые сидят исключительно на спинках скамеек, поставив ноги на сиденья, мир девушек с выбеленными лицами и вычерненными волосами и молодых людей, с делано деловитым видом переходящих от одной компании к другой и создающих самим себе иллюзию занятости, нужности и вообще активности. Мир этот источал опасность, и если в семь-восемь вечера эта опасность еле-еле витала в воздухе, то к десяти-одиннадцати часам она сгущалась в атмосфере и становилась похожа на кисель, сквозь который порой было трудно пройти.
Стоило только отъехать от города, и уже начинаешь по нему скучать. Это как вновь увидеть знакомое лицо.
Окна — это картины, повешенные на мертвый каменный прямоугольник серой стены дня. Есть окна натюрморты, странные кропотливые творения непризнанного художника, случая, сколоченные из куска гардины, забытого цветочного горшка, яркой киновари дозревающих на подоконнике помидоров. Есть окна — портреты, окна — наивные загородные идиллии, неоцененные, ничьи.
В черных оконных рамах сгорбленных меблирашек тут и там появлялись уже профили старых взлохмаченных, наполовину раздетых женщин; профили, величественные в своих прогнивших рамах, как грозные портреты прабабушек этого квартала, где проституция являлась званием наследственным, как в других сферах дворянский титул или звание нотариуса.
Когда вечером, въезжая в город, поезд минует выстроенные по обеим сторонам дома с освещенными здесь и там квадратами окон, окно тогда — витрина чужой (О, какой чуждой!), непонятной, далекой жизни!
Чем дальше живет человек от крупного города, тем он лучше, чище душой.
Это разве город? Это какие-то горы и пригорки!
Вы знаете, я иногда хожу с мэрами и губернаторами по городу. Гуляю с разными чиновниками и я вижу, как меняются их лица. Оказывается, неудобно… Оказывается, нельзя перейти дорогу… Они идут такие, там свита бегает, все такие весёлые, все идут, потеют. И за ними машины едут, чтобы быстрее мэр впрыгнул в эту кондиционированную машину — и всё! И забыл это как страшный сон. Потому что города, которые вы делаете, это действительно страшный сон!
— Господин Винницкий, а мы не могли где-то встречаться раньше?
— Та Одесса такой город — здесь все когда-то виделись.
— По крайней мере, ты повидала мир.
— Я повидала города, — исправила она меня. — А это не одно и то же. Поначалу это увлекает, но потом надоедает, уверяю тебя, потому что обнаруживаешь, что, по сути, все города похожи друг на друга.
…не знаю, как прежде, наверняка было иначе, но сейчас — если ты видел один город, значит, ты видел их все.
Чтобы путешествовать, чтобы посещать другие города, иногда не надо даже никуда уезжать…
В городе твоём, как в моём, полумрак и тлен.
В разных субмаринах живём, но в одном котле.
Я не забуду твою прелесть,
Дыханье Волги и ветров!
Меня всегда под сердцем греет
Мой город-первая любовь.
Это опасный город, если его не знаешь. Впрочем, если его знаешь, тоже.
— Ты впервые в городе?
— Я видела почти все фильмы Вуди Аллена, это считается?
— Нет, в них нет запаха мусора и разбитых надежд.
…если смотреть на него [на город] в темноте сверху, проступает что-то трогательное; каждый огонек, каждая светящаяся точка как будто подает надежду, обещает сложносочиненную жизнь.
Я уже привык к деревне и к людям. И меня уже знают все, здороваются. А в городе надо тысячу лет прожить, чтобы тебя уважать начали.
Сейчас я живу в Санкт-Петербурге, но в Петербург я переехал из маленького города. Опасный городок, но всё же я скучаю. Недавно решил прогуляться по нему в Google-картах, увидеть свой дом, перетащил туда Google-человечка, а его избили.
Эти горы сравнительно молодые. Говорят, они появились сразу же после того, как в нашем городе была создана секция альпинизма.
Вообразите: вы стоите ночью у окна на шестом, или семнадцатом, или сорок третьем этаже какого-нибудь здания. Город открывается вам как набор клеток, сотней тысяч окон: какие-то темны, а какие-то залиты зеленым, или белым, или золотым светом. В них туда-сюда проплывают незнакомцы, хлопочут наедине с собой. Вам их видно, однако до них не добраться, и потому это обыденное городское явление, во всякую ночь, в любом городе мира, сообщает даже самым общительным трепет одиночества, его неуютное сочетание разобщенности и наготы.
Ты только посмотри… В этом городе проживало пятьдесят тысяч человек. А теперь это город призраков… Никогда ничего подобного не видел.
Он чувствовал себя полным энергии и пребывал в приподнятом настроении, что теперь случалось редко. Всё вокруг было так не похоже на шумные и закопченные лондонские улицы. Наверное, такой контраст – необходимый атрибут привязанности.
Большой город – несчастное беспомощное чудовище. Все, что оно потребляет, должно быть к нему доставлено.
— Ваша национальная еда?
— Поляки гнули спину на постройке этого города. У этой сосиски кусок истории.
Город плывет в море цветных огней,
Город живет счастьем своих людей.
В нашем городе чересчур много жителей, чересчур много приезжих, чересчур много машин. Все куда-то спешат, все куда-то опаздывают, всюду толкотня, давка, очереди, но все равно я люблю этот город, это мой город, это очень хороший город.
Я не думаю, что смогу прижиться в большом городе. Он слишком полон шустрых мужчин и развратных женщин.
Никто не захочет провести всю свою жизнь в магловском городе, если однажды видел ночное небо над Хогвартсом.
Городом надо заниматься. Как хозяин собственности своей, за квартиру, дом, одежду, машину свои переживаете — вот так надо и за город переживать.
– В этом городе ничего не происходит. Как тут можно жить?
– Именно это мне и нравится.
– У меня задача: доказать, что Париж – романтический город.
– Это задачка для первокурсников. Вот попробуй доказать, что романтический город – Вышний Волочек.
Это проблема больших городов. Люди вот всё стремятся приехать в большие города, им кажется, что здесь такая счастливая жизнь, здесь всё очень ярко… «Жизнь моя яркая, а сама доярка я…» И здесь много денег, огней, витрин… <…> А на самом-то деле, жизнь в большом мегаполисе — это достаточно стрессовая ситуация.
В городе есть дома, которые выше, чем эти горы. Там дотянешься до неба быстрее.
Они навсегда забыли свой храпящий и сопящий предутренний город, скопище клопиных нор, гнездо мелких страстишек и мелких желаний, беременное чудовищными преступлениями, непрерывно извергающее преступления и преступные намерения.
Города возводятся и падают, а потом забываются.
Но мне нравится утро в Баку
И ночная подкова огней.
Я люблю этот жаркий, живой,
Жадный к жизни, отважный народ.
Вставший вахтой своей трудовой
В сердце бухты, у Волчьих Ворот.
Я не стесняюсь своего города, я в нём прожил всю жизнь, в нём же, скорее всего, умру…
Вот он, Годвилль — столица Годвилля. Простим этому славному городу небольшую тавтологию.
Вижу впереди огни большого города Подмостква. Да, пожаров сегодня многовато.
Город стреляет в ночь дробью огней
Но ночь сильней, её власть велика.
Никто не знает, куда ты идешь
Никого не волнует, где ты был.
Потому что ты принадлежишь городу,
Ты принадлежишь ночи,
Живя в реке тьмы под неоновым светом.
Ты родился в городе
Бетон под ногами
Это в твоих движениях,
Это у тебя в крови —
Ты человек улицы.
Все еще не знаешь, куда ты идешь,
Ты все еще просто лицо в толпе.
Ты принадлежишь городу,
Ты принадлежишь ночи.
В провинции свои порядки.
— Западло, в понедельник родился.
— Ты на понедельник не гони, хороший день, так мой город называется.
Этот чёртов город уже давно утратил душу. Остались только гадкие, презренные людишки.
… многим евреям, пусть ограбленным и хлебнувшим лиха, удавалось добраться до России. У моего коллеги всего лишь украли вещи и деньги, избили и прогнали прочь. Мы сочувствовали бедняге, но нам казалось, что для него было бы лучше, если бы он поступил так же, как мы. В основе нашего решения была не логика, а, как ни пафосно это прозвучит, наша привязанность к Варшаве.
— Я говорю правду. Моя жизнь висит на волоске, жизнь всего города висит на волоске. Это не тот город, в котором мы росли.
— Это тот же самый город, что и тогда. Мы не знали ничего, потому что были детьми. Мы играли в игры, закапывали фотки. Взрослые скрывали от нас тьму, Мэтт. А теперь взрослые мы.
Его предал город, и он отомстил ему, забрав всех детей.
Не выходи из дома, камушек под ноги и ты труп.
Словно бутылка рома, город безумен и очень груб.
Не заводи машину, и не гони её.
Разве ты не мужчина, побереги себя и своё.
Шум на улице смолкнет, город промокнет,
Эту мелодию тебе, может быть, напоет шум дождя,
Просто обернись, уходя…
Но, такое уж дело с нашим городом, Марсель. Ничто не остаётся похороненным.
Город был прекрасен, ночь искусно скрыла все его недостатки и всех его обитателей, и живых, и мертвых.
Иногда городам, как и людям, надо давать второй шанс.
Он говорил, что города для воров, шлюх и политиков.
Город жив, а значит, и восстание ещё дышит.
Жить надо либо в Нью-Йорке, либо вообще не жить. Такого уровня тревоги, враждебности, паранойи вы нигде не найдёте. Потрясающее чувство.
Маленький городок всегда живет самыми невероятными слухами и домыслами; людей клеймят, обзывают ворами, развратниками, браконьерами и лгунами по любому самому ничтожному поводу, который затем дополняется самыми невероятными цветистыми домыслами.
Откуда эти весенние, зимние, летние запахи?
Все знают, как пахнет зима или осень. Вот что именно смешивается в воздухе, чтоб где угодно – от Москвы до Нью-Йорка ты мог распахнуть окно, и даже слепым сказать – о! вот теперь весна?
Дудь: Томск – молодой город, тут тебе бьют татухи, тут варят крафтовое пиво!
Щербаков: Тут бьют татухи, тут ***aло – очень удобно, всё в пешей доступности.
— Пожар разойдется на весь город и уничтожит его. Король, сердце Уэссекса обратится в пепел.
— А язычники отправятся в ад! Я готов к такому риску. … Мы победим и когда-нибудь эти раны сделают Винтанкестер сильнее.
И, нагулявшись, вернуться к полуночи.
Вместе с тобой. И до самой зари
робко молчать о волнительном будущем,
чувствуя свет, проходящий внутри.
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубравы,
На берега сих молчаливых вод.
— Откуда ты?
— Трудно сказать.
— Трудно, да? Всё же, откуда?
— Трудно сказать, ведь мир очень велик.
— Я просто спросил, откуда ты.
— Из города.
— Из города?
— Из какого — неважно. Все города одинаковы. Поэтому я сейчас и не там.
— А куда едешь, знаешь?
— Я нашел город вдали от городов и там я хочу быть.
— Тебя в этом месте знают?
— В том, куда мы едем? Или где мы сейчас?
— В этом.
— Ты сидишь над ним.
— Прямо над ним?
— Люди из этого города похоронены под тобой.
Города — как люди. Один пройдет мимо, не оставив и воспоминаний. Другой станет добрым приятелем, а третий — безусловной любовью. У каждого места — своя история и неповторимая атмосфера. У каждого города бьется свое сердце.
Питер оставляет автографы своим гостям прямо на душе.
Город с раскроенным черепом
Больше не сможет петь.
Даже смеяться — челюсти
Сломаны… сбита спесь.
В городе, где каждая минута на счету, где нервы у каждого натянуты как канаты, приходится торопиться; здесь бегают, чтобы поддерживать форму, стереть следы вчерашних излишеств, не подпустить к себе стресс грядущего дня.
От того ль, что загадка какая-то есть м-м-м…
На земле у любой кpасоты.
От того ль, что pодился и выpос я здесь м-м-м…
Я люблю гоpодские цветы.
Гоpодские цветы, гоpодские цветы
Навсегда завладели вы сеpдцем моим.
В час, когда фонари в фиолетовой мгле м-м-м,
Цедят свет над ночной мостовой,
Снятся сны вам о влажной весенней земле м-м-м,
О долинах заросших травой.
Может быть как никто понимаю я вас о-о-о,
Потому что, устав на бегу,
Проклинал этот город я тысячу раз м-м-м,
А покинуть вовек не смогу.
Подобно нервам в теле человека, подземный мир управляет жизнью мира внешнего. Наши действия проистекают и зависят от веществ и сигналов, исходящих из-под земли: вибрации, наводнения, звуки, свет, вода в кране — все влияет на нашу жизнь. То, что под нами, — это тень, двойник города.
Молодых всегда привлекают большие города.
Самый простой способ понять, хорош город или плох, — это попробовать местную еду.
Он отдал этому городу большую часть своей сорокасемилетней жизни, а город, в ответ, отдал часть себя…
Стамбул — текучий город. Здесь всё не навсегда. И нет ничего неизменного. Наверное, это началось тысячелетия назад, когда растаяли льды, поднялся уровень моря, нахлынули паводковые воды и все известные формы жизни были разрушены. Наверное, первыми отсюда сбежали пессимисты, а оптимисты, видимо, решили остаться и поглядеть, как пойдут дела. Налан считала, что одна из неизбывных трагедий человеческой истории состоит в том, что пессимисты выживают лучше, чем оптимисты, а это, если мыслить логично, означает, что человечество несёт в себе гены тех, кто не верит в род людской.
Нахлынув, воды напирали со всех сторон, они топили всё на своём пути — животных, растения, людей. Так появились и Чёрное море, и Золотой Рог, и Босфор, и Мраморное море. Залив всё вокруг, воды создали участок суши, на котором в один прекрасный день вырос мощный город.
И она до сих пор не застыла, их родина. Закрывая глаза, Налан слышала волнение вод под ногами. Они мечутся, кружатся, чего-то ищут.
По-прежнему изменяются.
Бегите все на зов! На лов!
На перекрестки улиц лунных!
Весь город полон голосов
Мужских — крикливых, женских — струнных.
И на башне колокольной
В гулкий пляс и медный зык
Кажет колокол раздольный
Окровавленный язык.
Я хочу внезапно выйти
И воскликнуть: «Богоматерь!
Для чего в мой чёрный город
Ты младенца привела?»
Кого ты в скользкой мгле заметил?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы светел,
И храм открыт, как ресторан…
Вытри слезы, детка, в этом городе ещё будет много причин для слез.
Город пробуждается; огромный волчок уже запущен и будет вертеться и крутиться весь день; люди, на несколько часов прервавшие свои занятия, снова начинают читать и писать – неизвестно зачем.
Легло на город громадное горе
и сотни махоньких горь.
А свечи и лампы в галдящем споре
покрыли шепоты зорь.
Ведь мягкие луны не властны над нами, —
огни фонарей и нарядней и хлеще.
В земле городов нареклись господами
и лезут стереть нас бездушные вещи.
Тихие!
Недолго пожили.
Сразу
железо рельс всочило по жиле
в загар деревень городов заразу.
Где пели птицы — тарелок лязги.
Где бор был — площадь стодомым содомом.
На закате все города прекрасны, но некоторые прекраснее.
Смерть — частая гостья в любом большом городе: люди гибнут по неосторожности, из-за несчастных случаев, происходят убийства, большинство из которых объясняются корыстью, дурными нравами и глупостью.
Стены, желто-красный
Вылившийся свет.
Раз в вечернем дансинге…
Тебя больше нет.
Подмосковный город Жуковский. Летом утопает в зелени. Лесопарковая зона отделяет город от аэродрома. Здесь всё связано с авиацией. Центральный аэродинамический (ЦАГИ) институт. Ведущие авиационные предприятия. Лётно — исследовательский институт (ЛИИ). Опытные конструкторские бюро — фирмы Микояна, Сухого, Мясищева, Ильюшина, Туполева.
Где ещё такое увидишь? Вот в этом городе я живу и работаю с 1958 года.
Прошу вас, помните о том, что города подобны людям. Камни и дерево, из которых они состоят, подобны живой плоти и крови. Когда городам наносят раны, эти раны кровоточат. Всякий дом, возведенный не в надлежащем месте, — это гвоздь, забитый в сердце Стамбула. Причиняя людям боль, вы не можете не чувствовать жалости. Но ведь город тоже способен испытывать боль и достоин вашего сожаления.
Токио милый!
Твой лик из тумана встает,
бледен, прозрачен —
словно женщины сказочный лик,
из тумана явленный мне…
В деревне, как мы очень скоро выяснили, соседи имеют гораздо большее влияние на вашу жизнь, чем в городе. Можно годами жить в одной квартире в Нью-Йорке или Лондоне и ни разу не поговорить с людьми, обитающими за тонкой стенкой в каких-нибудь шести дюймах от вас.
Некоторые города мы посещаем, ибо таково наше желание, другие города мы посещаем, ибо таково их желание.
Москва – красивый город. Но это какое-то нагромождение кирпича.
Я с легким сердцем вниз бросаю взгляд,
На город, что во плоть свою облек
Приют, тюрьму, бордель, чистилище и ад,
Где пышным цветом распускается порок.
— Райское блаженство или вечные муки ада, что выбираешь?
— Ад сейчас в этом городе. Рай, по вашей милости, перенесли в другое место.
Я утомлен неволей городов,
А здесь, в глуши так ясны небеса, —
Долой же гнет бессмысленных оков, —
В цвету сирень и в зелени леса!..
То был запущенный, убогий, чахлый сад;
Как узник между стен безжизненной темницы,
Он был затерт на дне средь каменных громад,
В пыли и суете грохочущей столицы.
– Что такое, по-твоему, город без любви? – спросила она.
– Это город, в котором живут несчастные люди.
– Можешь привести пример?
<…>
– Фашистская Италия. Нацистская Германия… Весь современный мир.
Если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город.
Мокрые скамейки в каждом городе сияют одиночеством. В наше время даже наушники к телефону проводами не привязаны, с людьми так же. Каждый сам по себе.
